Продолжаю разгребать заставки «Муз-ТВ».
Каждый час на Муз-ТВ начинался с короткого выпуска новостей шоу-бизнеса — «Про-новостей»:
По выходным выходил большой получасовой «Про-обзор». Заставка у него была точно такая же, но со словом «Обзор». Поэтому вместо заставки вот вам куча отбивок «Про-обзора»:
За спиной у ведущего — рисованная студия:
А ещё были отдельные «Про-новости — Питер» с другой заставкой:
Куча других заставок — по тегу «Муз-ТВ».
Продолжаю делиться тем, что подчеркнул в «Братьях Карамазовых» (см. первую, вторую,третью и четвёртую части).
Автор выступает в роли свидетеля описываемых событий — пересказывает историю, иногда даже комментируя её от первого лица. Но нередко и просто делится какими-то мыслями, не относящимися к повествованию:
Ведь знал же я одну девицу, ещё в запрошлом «романтическом» поколении, которая после нескольких лет загадочной любви к одному господину, за которого, впрочем, всегда могла выйти замуж самым спокойным образом, кончила, однако же, тем, что сама навыдумала себе непреодолимые препятствия и в бурную ночь бросилась с высокого берега, похожего на утёс, в довольно глубокую и быструю реку и погибла в ней решительно от собственных капризов, единственно из-за того, чтобы походить на шекспировскую Офелию, и даже так, что будь этот утёс, столь давно ею намеченный и излюбленный, не столь живописен, а будь на его месте лишь прозаический плоский берег, то самоубийства, может быть, не произошло бы вовсе.
Иногда идут долгие главы в третьем лице, и уже забываешь об авторе, как он вдруг кратковременно появляется:
Но таким образом опять получился факт, что всего за три, за четыре часа до некоторого приключения, о котором будет мною говорено ниже, у Мити не было ни копейки денег, и он за десять рублей заложил любимую вещь, тогда как вдруг, через три часа, оказались в руках его тысячи... Но я забегаю вперёд.
Во второй половине романа выясняется, в каком городе происходит его действие:
Теперешнее же известие в газете «Слухи» озаглавлено было: «Из Скотопригоньевска (увы, так называется наш городок, я долго скрывал его имя), к процессу Карамазова».
Ремарка:
Церковь была древняя и довольно бедная, много икон стояло совсем без окладов, но в таких церквах как-то лучше молишься.
Это странно, потому что он часто описывает то, свидетелем чего быть не мог, и совершенно не упоминает себя при этом. Но в некоторых случаях вдруг опускает детали, ссылаясь на то, что не помнит их или не был свидетелем. Про суд:
Скажу вперёд, и скажу с настойчивостью: я далеко не считаю себя в силах передать всё то, что произошло на суде, и не только в надлежащей полноте, но даже и в надлежащем порядке. Мне всё кажется, что если бы всё припомнить и всё как следует разъяснить, то потребуется целая книга, и даже пребольшая.
Особенно упоминалось об её гордости (она почти никому в нашем городе не сделала визитов), об «аристократических связях».
К личному же характеру дела, к трагедии его, равно как и к личностям участвующих лиц, начиная с подсудимого, он относился довольно безразлично и отвлечённо, как, впрочем, может быть, и следовало.
Вижу, однако, что так более продолжать не могу, уже потому даже, что многого не расслышал, в другое пропустил вникнуть, третье забыл упомнить, а главное, потому, что, как уже и сказал я выше, если всё припоминать, что было сказано и что произошло, то буквально недостанет у меня ни времени, ни места.
Техно с очень сухим басом и очень мокрым верхом. Сайк:
Самое тупое, что можно услышать — это когда говорят, мол, я не хочу бессмертия. Типа жить вечно будет скучно. Стив Джобс тоже любил порассуждать на эту тему, дескать, смерть — лучшее, что есть в жизни. Мотивирует фигачить и всё такое.
Меня смерть только демотивирует. Иногда случайно вспомнишь про неё, и возникает вопрос: чё толку фигачить, если всё равно подохнешь?
Поэтому как только изобретут бессмертие, я тут же впишусь. Не представляю, как мне может быть скучно, ни разу этого чувства не испытывал. А если такой недуг меня постигнет, то застрелиться мне никто не запретит.
Смотрите, как можно:
Обожаю японскую традицию не обнулять часы в полночь. Хочу внедрить у нас.
Два часа ночи со среды на четверг — это четверг. Но если сказать «в четверг в два часа ночи», обязательно уточнят, о какой ночи речь. Приходится говорить: «в два часа ночи со среды на четверг». Это длинно.
Среда, 26:00 — это однозначно. Чтобы привыкнуть к такой форме записи нужно пять минут.
Для обозначения полуночи у нас иногда пишут 24:00, что тоже формально некорректно — после 23:59 идёт 00:00. Но ничего, никого не пугает. Давайте же писать и 26:00, когда нужно.
Когда садишься в Яндекс.Такси, тебе говорят: «В целях соблюдения правил безопасности просим вас пристегнуться». Каждый раз бешусь от этого. Кто придумал этот текст? Что это за «цель» такая, соблюдение правил? Пристёгиваются, чтобы жить подольше, алло.
Достаточно было бы просто напомнить: «Не забудьте пристегнуться».
Продолжаю делиться тем, что подчеркнул в «Братьях Карамазовых» (см. первую, вторую и третью части).
В четвёртой части —про церковь, государство и взгляды на жизнь:
Хотя, к несчастию, не понимают эти юноши, что жертва жизнию есть, может быть, самая легчайшая изо всех жертв во множестве таких случаев и что пожертвовать, например, из своей кипучей юностью жизни пять-шесть лет на трудное, тяжёлое учение, на науку, хотя бы для того только, чтобы удесятерить в себе силы для служения той же правде и тому же подвигу, который излюбил и который предложил себе совершить, — такая жертва сплошь да рядом для многих из них почти совсем не по силам.
— Если бы всё стало церковью, то церковь отлучала бы от себя преступного и непослушного, а не рубила бы тогда голов, — продолжал Иван Фёдорович. — Я вас спрашиваю, куда бы пошел отлучённый? Ведь тогда он должен был бы не только от людей, как теперь, но и от Христа уйти. Ведь он своим преступлением восстал бы не только на людей, но и на церковь Христову. Это и теперь, конечно, так в строгом смысле, но всё-таки не объявлено, и совесть нынешнего преступника весьма и весьма часто вступает с собою в сделки: «Украл, дескать, но не на церковь иду, Христу не враг» — вот что говорит себе нынешний преступник сплошь да рядом.
Как и любой другой, конечно.
— Свет создал Господь Бог в первый день, а солнце, луну и звёзды на четвёртый день. Откуда же свет-то сиял в первый день?
— [...] В самом деле, выражаются иногда про «зверскую» жестокость человека, но это страшно несправедливо и обидно для зверей: зверь никогда не может быть так жесток, как человек, так артистически, так художественно жесток. Тигр просто грызёт, рвёт и только это и умеет. Ему и в голову не вошло бы прибивать людей за уши на ночь гвоздями, если б он даже и мог это сделать.
Всё, что нужно знать о свободе и государстве:
— Никакая наука не даст им хлеба, пока они будут оставаться свободными, но кончится тем, что они принесут свою свободу к ногам нашим и скажут нам: «Лучше поработите нас, но накормите нас» [...] Говорю тебе, что нет у человека заботы мучительнее, как найти того, кому бы передать поскорее тот дар свободы, с которым это несчастное существо рождается. Но овладевает свободой людей лишь тот, кто успокоит их совесть [...] Получая от нас хлебы, конечно, они ясно будут видеть, что мы их же хлебы, их же руками добытые, берём у них, чтобы им же раздать, безо всякого чуда, увидят, что не обратили мы камней в хлебы, но воистину более, чем самому хлебу, рады они будут тому, что получают его из рук наших!
— Но позволь, однако: неужели ты в самом деле думаешь, что всё это католическое движение последних веков есть и в самом деле одно лишь желание власти для одних только грязных благ?
Старец Зосима:
— Сами давно знаете, что надо делать, ума в вас довольно: не предавайтесь пьянству и словесному невоздержанию, не предавайтесь сладострастию, а особенно обожанию денег, да закройте ваши питейные дома, если не можете всех, то хоть два или три. А главное, самое главное — не лгите.
— Ступай к мужу и береги его. Увидит оттуда твой мальчик, что бросила ты его отца, и заплачет по вас; зачем же ты блаженство-то его нарушаешь? Ведь жив он, жив, ибо жива душа вовеки; и нет его в доме, а он невидимо подле вас. Как же он в дом придёт, коль ты говоришь, что возненавидела дом свой? К кому ж он придет, коль вас вместе, отца с матерью, не найдёт?
— Ты там нужнее. Там миру нет. Прислужишь и пригодишься. Подымутся беси, молитву читай. И знай, сынок (старец любил его так называть), что и впредь тебе не здесь место. Запомни сие, юноша. Как только сподобит Бог преставиться мне — и уходи из монастыря. Совсем иди. [...] Горе узришь великое и в горе сем счастлив будешь. Вот тебе завет: в горе счастья ищи. [...] А этого брат твой Иван и ждёт, тут он и в малине: и Катерину Ивановну приобретёт, по которой сохнет, да и шестьдесят её тысяч приданого тяпнет.
Дама:
— [...] И если больной, язвы которого ты обмываешь, не ответит тебе тотчас же благодарностью, а, напротив, станет тебя же мучить капризами, не ценя и не замечая твоего человеколюбивого служения, станет кричать на тебя, грубо требовать, даже жаловаться какому-нибудь начальству (как и часто случается с очень страдающими) — что тогда? Продолжится твоя любовь или нет? И вот — представьте, я с содроганием это уже решила: если есть что-нибудь, что могло бы расхолодить мою «деятельную» любовь к человечеству тотчас же, то это единственно неблагодарность. Одним словом, я работница за плату, я требую тотчас же платы, то есть похвалы себе и платы за любовь любовью. Иначе я никого не способна любить!
Старец Зосима:
— [...] Если же вы и со мной теперь говорили столь искренно для того, чтобы, как теперь от меня, лишь похвалу получить за вашу правдивость, то, конечно, ни до чего не дойдёте в подвигах деятельной любви; так всё и останется лишь в мечтах ваших, и вся жизнь мелькнёт как призрак.
Приходили к нам знакомые: «Милые, говорит, дорогие, и чем я заслужил, что вы меня любите, за что вы меня такого любите, и как я того прежде не знал, не ценил». Входящим слугам говорил поминутно: «Милые мои, дорогие, за что вы мне служите, да и стою ли я того, чтобы служить-то мне? Если бы помиловал Бог и оставил в живых, стал бы сам служить вам, ибо все должны один другому служить» [...] Так он вставал со сна, каждый день всё больше и больше умиляясь и радуясь и весь трепеща любовью.
Матушка долго колебалась: как это с последним сыном расстаться, но, однако, решилась, хотя и не без многих слёз, думая счастию моему способствовать. Свезла она меня в Петербург да и определила, а с тех пор я её и не видал вовсе; ибо через три года сама скончалась, все три года по нас обоих грустила и трепетала.
Лоск учтивости и светского обращения вместе с французским языком приобрёл, а служивших нам в корпусе солдат считали мы все как за совершенных скотов, и я тоже.
Привязался я к одной молодой и прекрасной девице, умной и достойной, характера светлого, благородного, дочери почтенных родителей. Люди были немалые, имели богатство, влияние и силу, меня принимали ласково и радушно. И вот покажись мне, что девица расположена ко мне сердечно, — разгорелось моё сердце при таковой мечте.
[...] теперь же подумал, что если та узнает, что он оскорбление от меня перенёс, а вызвать на поединок не решился, то чтобы не стала она невольно презирать его и не поколебалась любовь её.
Прежде особенно-то и не примечали меня, а только принимали с радушием, а теперь вдруг все наперерыв узнали и стали звать к себе: сами смеются надо мной, а меня же любят.
«[...] Опишите мне, если не побрезгаете столь непристойным, может быть, моим любопытством, что именно ощущали вы в ту минуту, когда на поединке решились просить прощения, если только запомните? Не сочтите вопрос мой за легкомыслие; напротив, имею, задавая таковой вопрос, свою тайную цель, которую, вероятно, и объясню вам впоследствии, если угодно будет Богу сблизить нас ещё короче». Всё время, как он говорил это, глядел я ему прямо в лицо и вдруг ощутил к нему сильнейшую доверенность.
Говорю сие не в осуждение, ибо продолжали меня любить и весело ко мне относиться.
Затем с адским и с преступнейшим расчётом устроил так, чтобы подумали на слуг: не побрезгал взять её кошелек, отворил ключами, которые вынул из-под подушки, её комод и захватил из него некоторые вещи, именно так, как бы сделал невежа слуга, то есть ценные бумаги оставил, а взял одни деньги, взял несколько золотых вещей покрупнее, а драгоценнейшими в десять раз, но малыми вещами пренебрёг.
[...] ибо любит человек падение праведного и позор его.
Душная палата, стучащая машина, весь Божий день работы, развратные слова и вино, вино, а то ли надо душе такого малого ещё дитяти? Ему надо солнце, детские игры и всюду светлый пример и хоть каплю любви к нему.
Был я ему господин, а он мне слуга, а теперь, как облобызались мы с ним любовно и в духовном умилении, меж нами великое человеческое единение произошло.
Животных любите: им Бог дал начало мысли и радость безмятежную.
На всяк день и час, на всякую минуту ходи около себя и смотри за собой, чтоб образ твой был благолепен. Вот ты прошёл мимо малого ребёнка, прошёл злобный, со скверным словом, с гневливою душой; ты и не приметил, может, ребёнка-то, а он видел тебя, и образ твой, неприглядный и нечестивый, может, в его беззащитном сердечке остался. Ты и не знал сего, а может быть, ты уже тем в него семя бросил дурное, и возрастет оно, пожалуй, а всё потому, что ты не уберегся пред дитятей, потому что любви осмотрительной, деятельной не воспитал в себе.
И достигли того, что вещей накопили больше, а радости стало меньше.
Ты же для целого работаешь, для грядущего делаешь. Награды же никогда не ищи, ибо и без того уже велика тебе награда на сей земле: духовная радость твоя, которую лишь праведный обретает.
Отцы и учители, мыслю: «Что есть ад?» Рассуждаю так: «Страдание о том, что нельзя уже более любить».
Но горе самим истребившим себя на земле, горе самоубийцам! Мыслю, что уже несчастнее сих и не может быть никого. Грех, рекут нам, о сих Бога молить, и церковь наружно их как бы и отвергает, но мыслю в тайне души моей, что можно бы и за сих помолиться. За любовь не осердится ведь Христос.
И ещё разное:
«Несправедливо учил; учил, что жизнь есть великая радость, а не смирение слёзное», — говорили одни, из наиболее бестолковых.
Без сомнения, иной юноша, принимающий впечатления сердечные осторожно, уже умеющий любить не горячо, а лишь тепло, с умом хотя и верным, но слишком уж, судя по возрасту, рассудительным (а потому дешевым).
Такая хрень в голове сама возникнуть не может, её нужно туда насильно загонять человеку всё детство:
— Одно только это и мучит. А что, как его нет? Что, если прав Ракитин, что это идея искусственная в человечестве? Тогда, если его нет, то человек шеф земли, мироздания. Великолепно! Только как он будет добродетелен без Бога-то? Вопрос! Я всё про это. Ибо кого же он будет тогда любить, человек-то? Кому благодарен-то будет, кому гимн-то воспоёт? Ракитин смеётся. Ракитин говорит, что можно любить человечество и без Бога. Ну это сморчок сопливый может только так утверждать, а я понять не могу. Легко жить Ракитину: «Ты, — говорит он мне сегодня, — о расширении гражданских прав человека хлопочи лучше али хоть о том, чтобы цена на говядину не возвысилась; этим проще и ближе человечеству любовь окажешь, чем философиями». Я ему на это и отмочил: «А ты, говорю, без Бога-то, сам ещё на говядину цену набьёшь, коль под руку попадёт, и наколотишь рубль на копейку».
Вышел Эмёрдж 1.2.3:
Цена на Эмёрдж в биткоинах стала вдвое ниже, в долларах — на четверть ниже, а в рублях — немного выше. Если вы напишете мне письмо прямо сегодня, я вам продам его по старой рублёвой цене.
Если вы покупали Эмёрдж, вы бесплатно получаете и обновление. Просто скачайте новую версию по той же ссылке, что и в прошлый раз. Если ссылка потерялась, напишите мне и укажите домен, для которого покупали.
