Лайкли — клёвые социокнопки. В версии 2.7 пофиксились стили в тёмной теме, ворнинги в консоли и ещё всякое под капотом:

• О проекте и зип-архив
• Гитхаб
• НПМ

Лайкли ведёт Николай Рысь (Линкед-Ин).

Пришло время для традиционного вопроса.

Что делать в Ижевске, Лондоне и Стамбуле? Куда сходить, на что посмотреть, с кем встретиться, где попить кофе? В Лондоне буду десятый, что ли, раз, так что всё очевидное знаю. Рассказывайте неочевидное! В Ижевске и Стамбуле не был ни разу, так что тут можно и очевидное.

Пишите в комментарии или на почту: ilyabirman@ilyabirman.ru. Спасибо.

Боже как хорошо:

17:36!, 34:19!, 38:52! 51:55! ...53:04!!!

Просто слушаешь всё на одном дыхании, восхищаешься ровностью, радуешься отдельным вступлениям, удивляешься проявившейся «мигалке» в 51:55, а потом в 53:04 тебя будят каким-то совершенно невероятным басом из-под земли. И ты такой: ооох...

Саундклауд

Если вам нравится музыка, которую я публикую, подписывайтесь на меня на Саундклауде, теперь у меня там живой профиль. Если вы не в теме Саундклауда, это такая первая в истории музыкальная соцсеть, которая реально работает. Рекомендую зарегистрироваться и фоловить тех исполнителей и те лейблы, которые вам нравятся. Поскольку там выкладывают не только своё, но и репостят чужое, в результате вы постепенно узнаёте много новой хорошей музыки. Плюс Саундклауд изучает, что вам нравится, и подбирает ещё и ещё. И у него есть приложение для Айфона, конечно.

Короче, бесит такая фигня. Приходит к тебе кто-то и вместо того, чтобы звонить в дверь, тихонько стучит. Ты сначала не слышишь, потом вроде чё-то слышишь, неуверенно идёшь к двери: типа, точно кто-то стучал или я с ума сошёл? (Чё стучать, звонок же есть?)

А у человека с той стороны терпение же не бесконечное. Он же уже давно постучал, и стоит думает: может, меня не услышали? может, лучше позвонить? И ровно в тот момент, когда ты уже подошёл к двери и стал смотреть в глазок, когда твоё ухо максимально близко к звонку, человек звонит! Чтобы максимальный урон нанести твоему спокойствию!

Самое бесячее, что наш гость в этот момент искренне думает, что он молодец. Типа не стал звонить, а тихонько, бережно постучал, ну а потом-то уж позвонил — фигли, ты ж сам виноват, что так долго шёл.

Это нас учит тому, что недостаточно действовать из лучших побуждений, а надо ещё подумать.

Картинка Озона

Продолжение, см. предыдущую часть.

Глава 4. Был ли язык у австралопитека?

Наиболее хорошо изученный праязык — индоевропейский — отстоит от нас лишь на 6—6,5 тысячелетий.

Но даже если праязык человечества будет когда-нибудь надёжно реконструирован, это, скорее всего, не приблизит нас к пониманию глоттогенеза: реконструкции доступны лишь те языки, которые не имеют принципиальных отличий от ныне существующих, так что в реконструированном всеобщем праязыке будут обнаружены слова, состоящие из фонем, — а не, скажем, так называемые диффузные выкрики.

Орудийную деятельность наблюдали у шимпанзе и в природе: обезьяны умеют собирать воду губкой, сделанной из скомканных листьев, откапывают съедобные корни при помощи палок, удят муравьёв и термитов при помощи стеблей и тонких веток.

Дочь самки Ричи по имени Нина попыталась разбить орех самостоятельно ‹...› использовала тот единственный камень, который ей удалось найти неподалёку. По своей форме камень не выглядел слишком подходящим для поставленной задачи. В попытках добиться желаемого Нина 14 раз меняла позу и около 40 раз — положение камня в своей руке. Кроме того, она изменяла положение ореха и даже пыталась попробовать свои силы на другом орехе. Всё это продолжалось 8 минут — до тех пор, пока на месте действия не появилась Ричи ‹...› Самка-мать уселась напротив дочери и начала очень медленно и демонстративно поворачивать камень в своей руке в положение, оптимальное для точного удара. Специально следует подчеркнуть, что это простое действие заняло целую минуту. Вслед за этим Ричи разбила 10 орехов подряд, скормив дочери 6 целых ядер и по кусочку от остальных четырёх ‹...› Нина возобновила свои упражнения. За 15 минут она разбила 4 ореха. Каждый раз, когда обезьяна испытывала очередные трудности, она меняла позу (18 раз) и поворачивала орех, но ни разу не изменила положение камня в своей руке. «Молоток» всё время удерживался ею именно так, как его до этого держала Ричи.

Удивительно, что развитые культуры Южной Африки не имели продолжения: примерно 60 тыс. лет назад их сменяют среднепалеолитические индустрии без каких бы то ни было свидетельств символизма (следующие такие свидетельства появляются лишь 40—45 тыс. лет назад). Таким образом, развитие культуры в каменном веке нельзя представлять себе как неуклонный поступательный процесс, а следовательно, вряд ли можно проследить строгую корреляцию между культурой и языком.

Глава 5. Коммуникация в мире животных.

Прежде всего, говоря о коммуникации животных, необходимо понимать, что за словом «животные» скрывается огромное количество самых разных существ, одни из которых близки к человеку до такой степени, что имеет смысл ставить вопрос о тех свойствах, необходимых для коммуникации, которыми обладал наш общий предок, другие же далеки настолько, что у общих предков заведомо никаких релевантных для коммуникации свойств быть не могло.

Больше всего общих черт с языком набирает коммуникативная система медоносной пчелы ‹...› Как показали эксперименты Нины Георгиевны Лопатиной, пчела, выращенная в изоляции и не имевшая возможности наблюдать за танцами взрослых особей, не понимает смысла танца, не может «считывать» с него передаваемую информацию.

Муравьи способны сообщать своим сородичам о различных местах нахождения корма. При этом они могут сжимать информацию: путь типа «всё время направо» описывается короче, чем путь типа «налево, потом направо, ещё раз направо, потом налево и потом направо». В одном из экспериментов муравьям предлагалось отыскивать пищу в экспериментальной установке, имевшей форму расчёски (ствол с несколькими десятками боковых ветвей, отходящих в одну и ту же сторону). Оказалось, что если пища значительно чаще появляется на какой-то одной из ветвей, для этой ветки, по-видимому, формируется особое обозначение — по крайней мере, передача информации о том, что пища находится на ней, занимает меньше времени, чем передача информации о нахождении пищи на других ветках (более того, в этом случае уменьшается и время сообщения о координатах пищи, находящейся на ветках, близких к часто используемой).

Два дельфина ‹...› были обучены нажимать на педали в определённом порядке, чтобы получать пищевое подкрепление. Порядок менялся в зависимости от того, ровно горела лампочка над бассейном или же мигала, а подкрепление выдавалось лишь в том случае, когда на педали в правильном порядке нажимали оба дельфина. Когда лампочку установили так, чтобы её могла видеть только [самка], она оказалась в состоянии «объяснить» [самцу] через непрозрачную стенку бассейна, в каком порядке следует нажимать на педали, — в 90% случаев правильно.

В самом деле, если анализировать действие естественного отбора исключительно на индивидуальном уровне, то преимущества коммуникативной системы (любой — не только языка) обнаружить не удаётся.

Однако «альтруистическое» поведение коммуницирующих особей, идущих на определённые затраты ради того, чтобы (вольно или невольно) передать своим сородичам информацию, ведёт в итоге к общему увеличению количества «альтруистов» (даже если внутри своей популяции они проигрывают конкурентную борьбу более «эгоистичным» сородичам), поскольку популяции, в которых «альтруистов» много, увеличивают свою численность гораздо более эффективно, чем популяции с преобладанием «эгоистов».

Коммуникативная система — любая — возникает, развивается и существует не для выгоды особи, подающей сигнал, и не для выгоды особи, его принимающей; её назначение — даже не организация отношений в паре «говорящий — слушающий». Коммуникативная система обеспечивает устойчивость структуры популяции в целом через сортировку особей по территориям и по поведенческим стратегиям.

Кроме того, у видов, практикующих половое размножение, имеется задача «морально подготовить» партнёров к спариванию. Решение такого рода задач без посредства коммуникативной системы воистину «смерти подобно» — это наглядно показывают австралийские сумчатые мыши (род Antechinus). Их самцы кидаются на самок, «не говоря ни слова» (т. е. без предварительного обмена какими-либо коммуникативными сигналами), — и в итоге ни один из них не переживает сезона размножения. Как показали данные Иэна Мак-Дональда и его коллег, все погибают от стресса, хотя в принципе организм самца сумчатой мыши рассчитан на более долгую жизнь: если держать его дома в клетке, не подпуская к самкам (и другим самцам, с которыми он также вступал бы в физические, а не в коммуникативные взаимодействия), он проживёт примерно два года, как и самка.

Этот пример наглядно показывает, что для возникновения коммуникативных сигналов не нужен гений, в порыве вдохновения творящий знаки, изобретающий всё новые сочетания форм и смыслов. Не нужно, вероятно, даже сознание. Необходимо лишь, чтобы нервная система могла отслеживать события, происходящие во внешнем мире, и запускать оптимально отвечающие им поведенческие программы. Если для жизни вида окажется важным, чтобы о тех или иных намерениях особи её сородичи могли узнавать до того, как эти намерения воплотятся в действия, отбор позаботится о том, чтобы сделать соответствующие намерения максимально заметными: с одной стороны, акцентировать некоторые компоненты физических проявлений соответствующего намерения, а с другой — настроить детекторы на их распознавание.

Вероятно, развитие таких сигналов из эмоциональных является эволюционной тенденцией — оно прослеживается, в частности, у сурков.

Возможно, что вы, читая эту главу, пополнили свой лексикон несколькими новыми словами — верветке такого не достичь. Всё, что она может сделать за время жизни, — это несколько уточнить форму (акустические характеристики) и значение того или иного крика (например, усвоить, что сигнал «орёл» не относится к попугаям) ‹...› У верветок функция данного фрагмента коммуникативной системы состоит в том, чтобы обеспечить быстрый запуск правильной поведенческой программы спасения от соответствующего хищника, поэтому любые отклонения от стандартной реакции подавляются отбором.

Просто двукратное повторение крика «бум» означает, что самец потерял из виду свою группу (самки, слыша такой сигнал, подходят к самцу).

По наблюдениям авторов, верно скорее первое: сигналы издаются без волевого контроля, самцы не демонстрируют намерения информировать сородичей, они просто испытывают эмоции — и на этом фоне у них издаются соответствующие крики.

Ещё один вектор эволюции коммуникативных сигналов — от невольных к намеренным. Большинство элементов внешнего вида, поведения и т. п., на которые могут ориентироваться сородичи, у большинства видов, как уже говорилось, производятся невольно. Александр Владимирович Марков в своей книге об эволюции человека приводит такой пример: «Поймал рыбак рыбку и начинает её на берегу потрошить, бросая потроха в воду. Это замечает чайка, она прилетает и начинает хватать потроха из воды. Но она делает это не молча, а сначала издаёт несколько громких призывных криков. На эти крики быстро слетается ещё десятка два чаек, которые тут же набрасываются на первую чайку и начинают отнимать у неё добычу. Та не отдает, отбивается: разыгрывается целый спектакль с вырыванием друг у друга из клюва рыбьих потрохов. Странное поведение! С одной стороны, почему бы чайке не есть молча? Зачем она позвала других, создав тем самым себе проблемы? Второй вопрос: если уж она их позвала, то почему тогда не хочет поделиться, а дерётся и не отдаёт?» Разумеется, если бы чайка издавала пищевые крики намеренно, в данном случае она могла бы, сообразуясь с наличными условиями, свои намерения скорректировать (и промолчать), но ненамеренный крик просто «вырывается» — и всё.

Например, для умиротворения агрессора может использоваться поза подставления (шимпанзе как бы подставляется для спаривания).

Глава 6. Как получить новое, унаследовав старое?

Стивен Пинкер, опираясь на исследования Мирны Гопник, приводит случай, когда женщина, страдающая SLI, не справилась с так называемым ваг-тестом: человеку показывают изображение некоторого вымышленного существа и говорят, что оно называется ваг (англ. wug), а потом показывают картинку с двумя такими существами и просят закончить фразу Здесь два...

Когда люди стали осваивать животноводство, у них быстро распространились мутации, дающие возможность переваривать свежее молоко во взрослом возрасте (одна из них возникла в Европе, другая — на Ближнем Востоке, третья — в Африке). Подобные мутации, конечно же, иногда возникали (и по сей день возникают) и в других человеческих популяциях, но при отсутствии молочного животноводства они не дают никакой выгоды, поэтому они не закрепились естественным отбором.

По мнению Джеффри Миллера, язык развился в первую очередь как средство для демонстрации больших умственных способностей при половом отборе. Но время, когда начинает действовать половой отбор, достаточно далеко отстоит в жизни человека от периода овладения языком, а двух-трёхлетний ребёнок вряд ли станет заботиться о том, что понадобится ему лишь через многие годы.

‹...› человек пользуется бо́льшим или меньшим уважением в зависимости от качества, уместности, интересности своих реплик, остроумия, проявляемого в разговоре, и т. п. Можно предположить, что речь в данном случае рассматривается как индикатор общих умственных способностей, которые недоступны непосредственному наблюдению ‹...› Соответственно, резонно ожидать, что, столкнувшись с какими-то нетривиальными проблемами в реальной жизни, он сможет найти решение с той же легкостью, с какой подбирает нужные слова.

Для признака, сформированного исключительно половым отбором, странно выглядит неприятное свойство давать сбои в самый важный для ухаживания момент, а язык именно таков: при виде наиболее желанного представителя (или представительницы) противоположного пола у многих людей начинаются серьёзные трудности с речью.

В целом, конечно, никто специально не старается трудиться на благо ближнего — особи в своём поведении преследуют свои собственные эгоистические интересы и стремятся устранить конкурентов. Просто у тех видов, которые делают это не слишком эффективно, возникает целый ряд дополнительных преимуществ (прежде всего связанных с выбором оптимального полового партнёра).

Рождение слабого, фактически недоношенного детёныша делало необходимым длительную заботу о нём не только матери, но и отца, и других особей. Соответственно, успешно растить детёнышей могли лишь те группы, которые были пронизаны прочными социальными связями и в которых был высок уровень внутригрупповой кооперации.

Развитие мозга и удлинение детства представляют собой процессы с положительной обратной связью: чем больше можно заложить в мозг после рождения, тем более богатую социальную среду может создать соответствующий вид, а чем богаче социальная среда, тем больше она может влиять на развитие мозга.

Вообще, дружба с неродственными особями обычна для приматов и повышает их адаптивность: у самцов, которые кооперируются друг с другом, выше конкурентоспособность, а самки, у которых есть подруги, меньше подвержены стрессу, дольше живут и имеют лучшие показатели выживаемости детёнышей.

Любопытно отметить, что многое из перечисленного и у человека нередко реализуется при помощи не столько языка, сколько невербальной коммуникации. Так, люди оценивают ранг человека по его манере держаться, выбирают полового партнёра, ориентируясь в значительной степени на запах и пропорции фигуры, ухаживают при помощи объятий, поцелуев и т. п., утешают, гладя по голове, показывают дружеское расположение при помощи улыбки и т. д., и т. д. Разумеется, люди при этом не думают: «Не стану я ухаживать за этой девушкой — её запах подсказывает мне, что её гены плохо сочетаются с моими!» Это решение мозг принимает, не проводя его через сознание, — и человеку просто «почему-то не хочется» ухаживать за соответствующей девушкой, даже если он видит её многочисленные достоинства.

Человек может оперировать одновременно примерно семью понятиями (точнее, 7 ± 2), а шимпанзе — всего лишь двумя-тремя.

Где-то я это уже слышал.

У человека, который усваивает язык, изначально (до появления речи) присутствует целый ряд необходимых для этого когнитивных установок, отсутствующих у обезьян: стремление интерпретировать звуки, которые произносят другие люди, как знаки, желание узнавать названия различных объектов, установка на кооперативность в поведении вообще и в коммуникации в частности и т. д.

Глава 7. Гипотезы о происхождении языка.

Гипотеза о внешнем источнике возникновения человеческого языка не только лишает исследователя возможности обнаружить те естественные закономерности, которые приводят к его появлению с той же неизбежностью, с какой камень, брошенный вверх, падает вниз под действием силы тяжести. Она к тому же представляет предполагаемого Творца убогим кустарем, который не в силах создать механизм, работающий самостоятельно, и вследствие этого оказывается вынужден всё время быть начеку и то и дело подправлять работу своего творения.

Тем не менее его познания в биологии более чем отрывочны. Так, говоря о «трёх-четырёх» вокалических сигналах человекообразных обезьян (англ. apes), автор явно имеет в виду верветок, которые с точки зрения английского языка относятся к monkeys (у человекообразных обезьян сигналов больше, но такой чёткой референциальной соотнесённости, как у верветок, нет), называет неандертальца Homo neanderthalensis, что соответствует представлению о том, что неандертальцы и кроманьонцы являются разными видами, а кроманьонца — Homo sapiens sapiens, что уместно, лишь если считать кроманьонца и неандертальца подвидами одного вида.

Когда предки человека стали ходить на двух ногах, их передние конечности — руки — освободились, и это дало возможность жестикулировать. Кроме того, выпрямившиеся люди стали смотреть в лицо друг другу, и мимика стала играть большую роль в общении. Но потом люди стали делать орудия, и их руки оказались заняты — тогда, по мнению Корбаллиса, основная нагрузка легла на мимические жесты (и сопровождающие их возгласы). В результате жесты постепенно сместились внутрь рта — превратились в артикуляцию языковых звуков.

Человеческая коммуникация, по его мнению, началась с указательных жестов и пантомимы — они легко понятны без предварительной подготовки, поскольку апеллируют либо к тому, что оба собеседника могут увидеть, либо к тому, что легко представить себе по иконическому изображению. В их основе лежат склонности, во-первых, следить за взглядом, а во-вторых, интерпретировать поведение окружающих (считая по умолчанию, что если они что-то делают, то делают намеренно и с какой-то целью).

Жест сам по себе несёт не слишком большое количество информации, и, чтобы верно понять намерение «говорящего», необходимо иметь достаточно много общих с ним знаний (и знать, что эти знания действительно являются общими). Томаселло приводит такой пример (из современной жизни): если некто идет с девушкой по территории университета и, проходя мимо библиотеки, указывает ей на один из велосипедов, стоящих около входа, то для того, чтобы понять, что имеется в виду, девушка должна знать не только то, что этот велосипед принадлежит её бывшему приятелю, с которым она теперь избегает встреч, но и то, что вся эта информация известна её спутнику, — если она не знает, что он знает об этом, она не сумеет верно интерпретировать его жест (а он, если не знает, что она знает, что он это знает, вряд ли станет указывать ей на этот велосипед).

Первоначально звуковые сигналы были, вероятно, лишь эмоциональным дополнением к значащим жестам; переход же коммуникации на звуковой канал мог быть связан либо с необходимостью общаться на значительном расстоянии, либо с желанием повысить собственный статус, сообщая информацию сразу всей группе, а не каждому её члену по отдельности.

Но так ли [синтаксис] нужен? Если в голове слушающего заранее присутствует обобщенная модель ситуации и требуется лишь уточнить некоторые детали, проще обойтись без синтаксиса. Так, цепочка «Два — Крюково — обратно» понимается кассиром на железнодорожном вокзале не хуже, если не лучше, чем цепочка «Не могли бы Вы продать мне два полных билета на электричку до станции Крюково, позволяющих доехать туда и вернуться обратно?»

У меня были похожие мысли в связи с языком поисковых запросов типа «Сириус расстояние» или «штраф смотреть видео». Если двадцать лет назад можно было считать, что человек говорит «машинным языком», подстраиваясь под поисковые алгоритмы, то сейчас очевидно, что машине уже вообще всё равно, как мы формулируем, но мы просто пишем так, как удобнее и короче нам.

Современные человекообразные обезьяны живут стабильными родственными группами небольшого размера, сложность их социальной структуры очень сильно уступает сложности человеческого общества, хозяйственная специализация отсутствует. Все каждый день делают примерно одно и то же, поэтому их знания о мире и о том, что происходит в их собственной группировке, в значительной мере совпадают. В таких условиях нет необходимости в сложной коммуникативной системе (в частности, нет потребности в коммуникативных актах-сообщениях). Именно в силу этой причины у обезьян не возникает грамматики — при том, что у них, как показывают эксперименты, имеются понятия о предметах, признаках, действиях, последовательностях действий, о том, что одушевленный субъект может производить действие, а неодушевленный объект, как правило, нет, и т. д.

Есть некоторые данные (полученные на основании анализа 10 индоевропейских языков Европы) в пользу того, что длина слова в большей степени зависит от его информативности, чем от его частотности. Это связано с тем, что люди имеют тенденцию произносить более предсказуемые слова более быстро и менее чётко, и даже внутри слова более предсказуемые части оказываются в большей степени подвержены редукции.

В языке, конечно, есть специальные (их называют «фатические») средства для поддержания контакта — это слова здравствуй, пожалуйста, фразы типа как дела? и т. п. Единственная «информация», которую можно из них извлечь, это примерно «я чувствую к тебе достаточную симпатию, чтобы стараться не вызывать твоего раздражения»/ ‹...› В функции установления и поддержания контакта до сих пор используются фактически нечленимые фразы, смысл которых в минимальной степени зависит от смысла их частей: how do you do, добрый день и т. п.

Если в лепете преобладают слоги вида «согласный + гласный», подчиняющиеся принципу инерции, то во «взрослых» языках слоги чаще бывают подчинены не принципу инерции, а, наоборот, принципу контраста, поскольку, чем меньше различие между элементами сигнала, тем больше создаётся трудностей для его распознавания — нелегко понять, один звук был произнесен или два. Слоги, где гласные и согласные очень похожи друг на друга (как, например, wu или yi), встречаются в языках мира нечасто.

В некоторых языках такая информация может содержаться и в именной группе. Например, в турецком предложении bu kalemdi («это было перо») или в ненецком тикы манась («это был я») показатели прошедшего времени -di и -ась присоединены не к глаголу, а к существительному (kalem — «перо») и местоимению (ман — «я»).

Фигасе.

Как уже говорилось, понимание причинно-следственных связей — это едва ли не главная специализация человека в природе.

Действительно, когда один человек обучает другого манипуляциям с некоторым предметом (от вырезания кораблика из коры до завязывания шнурков), он использует минимум слов и минимум грамматики; дело нередко ограничивается репликами типа Смотри!, Делай как я!, Это — вот сюда, Здесь чуть-чуть вот так и т. п.

Здесь чуть-чуть вот так!

В этой ситуации появляется спрос в первую очередь на сигналы-комментарии: группа выигрывает, если её члены предоставляют друг другу больше возможностей для того, чтобы «понять», что происходит вокруг, и иметь возможность скорректировать в связи с этим собственное поведение. Подобного типа речевые акты есть и у современных людей; их описывают словами типа вырвалось у такого-то (или не удержался такой-то), поскольку возникают они практически непроизвольно. Например, человек, подойдя к окну и увидев последствия ночной метели, восклицает: Эк снегу-то навалило! Пассажир метро, получив чувствительный толчок от пробежавшей мимо дамы, бросает ей вслед: Какая корова! Болельщик, смотрящий по телевизору футбол, бормочет себе под нос: А вот это уже пенальти!

Даже любовь многие люди не считают окончательно установленным фактом, пока не услышат «Я тебя люблю», — и это при всей той колоссальной роли, которую играют в данной сфере невербальные средства.

Подача коммуникативного сигнала на руки, впрочем, так и не была до конца заблокирована — и поэтому люди жестикулируют при разговоре (имеется в виду не использование значащих жестов типа «погрозить пальцем», а то, что называется «размахивать руками»). Подобная жестикуляция не преследует цели коммуникативного воздействия с использованием визуального канала передачи информации. Так, люди жестикулируют, говоря по телефону или ведя радиопередачу, жестикулируют даже слепые; если лишить человека возможности размахивать руками, речь оказывается затруднена.

У таблицы есть примечание, относящееся к конкретной строке. Значит надо его перенести прямо к этой строке. Но дальше происходит чудо: благодаря тому, что оно дано в контексте, половину слов из него можно убрать, ведь они ясны из контекста! Заодно два слова про легенды и подписи на схемах. 4 минутки:

Это фрагмент № 70 онлайн-курса «Пользовательский интерфейс и представление информации». Записано на курсе 4 февраля 2022 года.

До 23 сентября идёт запись на курс, который пройдёт с 24 сентября по 23 октября.

Почитать о курсе

Программа, отзывы, запись

Картинка Озона

Глава 1. Человеческий язык — что в нём уникального?

Уклончивость: человеческий язык позволяет строить ложные и бессмысленные (с точки зрения логики) выражения. Это свойство языка позволяет нам сочинять красивые сказки, писать романы о вымышленных событиях и персонажах, но не только. Без этого свойства на языке не могла бы быть сформулирована ни одна научная гипотеза.

Рефлексивность: на человеческом языке можно рассуждать о нём самом — вот, например, как на этой странице. Заметим, кстати, что это свойство языка открывает возможности не только для описания языка, но и для того, чтобы любоваться им (перечитайте, например, какое-нибудь хорошее стихотворение — и вы увидите, что соответствующий смысл в нём не просто выражен, но выражен очень красиво), а также для языковой игры.

В каждом языке есть имена собственные, обозначающие единичные объекты. Если у двух объектов имена случайно совпадают, это не играет никакой роли. В самом деле, легко можно сказать, чем, например, любая ложка отличается от любой не-ложки (поскольку словом ложка обозначается определенный класс объектов), но невозможно выявить признаки, отличающие любую Машу от любой не-Маши или любой Новгород от любого не-Новгорода.

Окончание -а в слове стрекоза сигнализирует слушающему, что стрекоза в данном высказывании является подлежащим.

У разных народов жестовые языки различны: различаются не только жесты, обозначающие те или иные понятия, но и правила построения высказываний; в каждом языке существуют специфические слова, которые не имеют однословного перевода на другие языки (например, в русском жестовом языке есть специальный глагол со значением «не застать дома»).

Как отмечает Татьяна Михайловна Николаева, те, кто умеет говорить хорошо, обладают способностью подбирать слова для продолжения реплики не посреди фразы, а в момент очередного вдоха, приходящегося на естественную паузу в тексте.

Существует гипотеза, что у людей есть врожденная универсальная грамматика (УГ) — генетически закодированный набор принципов, в соответствии с которыми могут быть устроены языки, и усвоение языка сводится лишь к пониманию того, какие именно из всех этих колоссальных возможностей реализованы в том конкретном языке, которым человек овладевает, — к чему-то, подобному установке переключателей на нужное значение тех или иных параметров.

Именно проблемы с сочетаемостью (а отнюдь не только мода на всё западное) привели в русский язык слово спонсор: слово приблизительно с тем же значением — меценат, уже существовавшее в русском языке, не может иметь при себе определение в родительном падеже — действительно, нельзя быть меценатом чего-то.

‹...› Рассмотрим правило построения сложных предложений с союзным словом который в русском языке. В таких конструкциях придаточное предложение ставится после того, к чему оно относится, а союзное слово выносится вперед: [Человек], [который] часто смеется, дольше живет. При этом данное правило применяется не к отдельным словам, а к целым составляющим: Маша пересказала [забавный диалог двух старушек], [невольной свидетельницей которого] она стала в магазине (составляющие обозначены квадратными скобками).

Эксперименты специалистов по когнитивной науке Томаса Бевера и Джерри Фодора показали, что если человеку дать прослушать предложение, в середине которого на фоне речи слышится щелчок, и попросить, записывая это предложение, отметить позицию щелчка, то человек будет считать, что слышал щелчок не там, где он прозвучал на самом деле, а на границе составляющих.

В разных языках как наборы таких единиц, так и выражаемые ими значения различаются, хотя есть немало путей грамматикализации, повторяющихся независимо в самых разных языках. Так, существительное со значением «спина» может превратиться в наречие «сзади», а потом и в предлог «за, позади», глагол «хотеть» может стать показателем будущего времени (как, например, в английском языке, где вспомогательный глагол, указывающий на будущее время, — will — имеет тот же корень, что и существительное will — «воля»), местоимение «этот» может стать определённым артиклем, а числительное «один» — неопределенным и т. д.

Языки приспособлены для непрямых выражений — намёков, эвфемизмов, иносказаний. В них существуют правила раскрытия косвенных смыслов, в каждом — свои. Например, в русском языке вопрос, начинающийся с не могли бы Вы, осмысляется как деликатная просьба. Если убрать отрицание, высказывание станет ощущаться как менее вежливое. В английском же языке правило устроено ровно наоборот: высказывание без отрицания (Could you… — букв. «Вы могли бы…») является более вежливым, чем с отрицанием (Couldn’t you…).

В любом языке найдутся пары слов, обозначающих примерно одно и то же, но различающиеся оценкой, как, например, рус. шпион — разведчик, опаздывать — задерживаться, гибкость — беспринципность и т. п.

В некоторых языках этой же цели служат так называемые неопределённо-личные формы. В русском они тождественны формам третьего лица множественного числа (Стучат, За мной пришли), а, например, в финском и эстонском не совпадают ни с одной из личных форм (ср. эст. elan — «я живу», elab — «он живет», elavad — «они живут» и неопределенно-личное elatakse — «живут»).

Рассмотрим такой обмен репликами:
А: Я хочу привязать синие бантики вместо красных!
Б: Правильно, те по цвету не подходят.
Замена местоимения те на они сделала бы реплику Б аномальной.

Так, предложения Птица пела и Пела птица отличаются друг от друга тем, считает ли говорящий эту птицу известной слушающему (в первом случае) или частью абсолютно новой ситуации (во втором случае). В английском языке соответствующую функцию выполняют артикли (ср.: The bird sang и A bird sang).

Человеческий же язык позволяет говорить о чём угодно (например, ухаживая за девушкой, можно обсуждать общих знакомых или героев сериала, можно говорить о поэзии, можно — о философских проблемах, и неверно, что какая-то из тем обеспечивает больший или меньший успех ухаживания сама по себе, всё зависит от личных предпочтений конкретного собеседника). Это даёт возможность языку стать средством установления и поддержания социальных контактов, средством времяпрепровождения.

Глава 2. Что нужно для языка?

Как пишет Стивен Пинкер, «до недавнего изобретения приёма Геймлиха попадание еды в дыхательные пути было шестой лидирующей причиной смерти от несчастного случая в Соединенных Штатах, уносившей шесть тысяч жизней в год».

Не менее важен для использования звучащей речи тонкий контроль дыхания. Дело в том, что при речи, в отличие от нечленораздельного крика, воздух надо подавать на голосовые связки не сразу, а небольшими порциями — слогами. Это позволяет строить длинные высказывания на одном выдохе, перемежая его короткими вдохами в моменты значимых для смысла и/или синтаксиса пауз.

Интересно, что глухие, у которых повреждена зона Брока, могут двигать руками и даже копировать рисунки, но объясниться на языке жестов у них не получается. Значит, работа зоны Брока связана вообще с порождением высказываний на языке, а не только со звучащей речью.

Вероятно, именно связь с поведением и определяет приоритетное положение базовых понятий в общей системе понятий человеческого языка: такие понятия раньше, чем понятия более высокого и более низкого уровня, усваиваются ребёнком; они быстрее обрабатываются в задачах сравнения слов и картинок (например, «изображение розы быстрее идентифицируется как „цветок“ (базовое понятие), чем как „роза“»), их проще представить в виде обобщенного образа, и именно они обычно используются в сравнительных конструкциях (например, мы говорим устал как собака, но не ...как такса).

Языковая избыточность весьма велика, но всё же гораздо меньше информационной избыточности мира. Для наглядности можно сравнить по объёму файл с какой-нибудь фотографией и текстовый файл с её (даже очень подробным) описанием (и это при том, что фотография, будучи двумерной, заведомо не передаёт всей информации о соответствующем фрагменте окружающей действительности).

Например, мы способны не перепутать такие похожие звуки, как b и p. Физически p отличается от b тем, что колебания голосовых связок начинаются не одновременно с тем, как разомкнутся губы, а после этого (в английском языке — примерно на 60 мс позже). Если искусственно синтезировать звуки, у которых разница по времени между началом звучания голоса (работы голосовых связок) и шума (вызываемого размыканием губ) будет плавно меняться, то до определённого момента будет слышаться отчетливое b, а потом — отчетливое p, причём между ними практически не будет переходной зоны, когда слышалось бы нечто среднее.

Как показывают эксперименты, звуки, расположенные по разные стороны фонемной границы, различаются легко, даже если они очень близки по физическим параметрам, в то же время звуки, различающиеся более сильно, но расположенные по одну сторону границы, воспринимаются как одинаковые.

Например, с точки зрения носителя русского языка в дагестанских языках «много разных k» (k простое, k абруптивное, произносимое с резким размыканием голосовых связок, k «сильное», k огубленное; сюда же включаются соответствующие варианты более глубоко произносящегося звука — увулярного q). А с точки зрения носителя испанского языка в русском языке имеется «шесть различных „ese“ и ни одной „zeta“». Соответственно, при заимствовании отсутствующий в системе родного языка звук заменяется на тот, к которому он «притягивается» при восприятии.

Была обнаружена в мозге и система, обеспечивающая столь важный для лингвистов элемент языка, как различие между именем и глаголом, или, точнее, между именной группой и предложением.

На рис. 2.10а мы видим небольшой черный кружок (или даже просто точку), но на соседнем изображении тот же самый кружок воспринимается как глаз. Чтобы можно было увидеть на рисунке глаз «вне контекста», надо нарисовать его с гораздо бо́льшим числом подробностей.

‹...› Если дать человеку прослушать слог ba и при этом показать ему губы, произносящие ga, он, автоматически сделав соответствующую поправку, воспримет услышанное как слог da (разомкнутые губы не могли произносить b, а шум на тех частотах, которые характерны для b, можно с некоторой натяжкой принять за d, но никак не за g ‹...› Способностью привлекать для понимания контекст широко пользуются в школьных учебниках, где ученикам предлагается вставить пропущенные буквы.

Обращаясь к другому человеку, человек молчаливо предполагает, что собеседник поведёт себя кооперативно: поможет, если его попросить, примет информацию, если ему её предложат, проникнется впечатлением, которым с ним поделились. Поэтому, например, сообщение типа Я хочу пить практически равносильно прямой просьбе дать воды.

Согласно Грайсу, в основе человеческого общения лежит принцип кооперации, и в соответствии с ним говорящий должен давать собеседнику не больше, но и не меньше информации, чем нужно, следить, чтобы даваемая информация была релевантной, не говорить того, что не кажется ему правдой или не имеет под собой достаточных оснований, и избегать любых неясностей.

Вопросы типа не могли бы Вы… оказываются поняты как просьбы: если информация должна быть релевантна, значит, говорящий интересуется возможностями слушающего не просто так, а, скорее всего, с целью добиться немедленного их применения. Поскольку слушающий по умолчанию предполагает, что высказывание чёткое и недвусмысленное, он удовлетворяется первым найденным смыслом и не ищет второго — и очень удивляется, когда выясняется, что говорящий имел в виду совсем другое.

Не все предметы имеют словесные названия. Например, для многих людей, регулярно пользующихся шпингалетом, не имеет названия та его часть, которую берут пальцами (хотя у тех, кто изготавливает шпингалеты, какое-то название для этой детали наверняка есть).

Так, в русском языке слово эпицентр, состоящее из приставки эпи- — «над» и корня центр, стало означать «самый центр (обычно — чего-то опасного)»: поскольку приставка эпи- достаточно редка и значение её не очень хорошо выводится из содержащих её слов, слово эпицентр (в контексте эпицентр землетрясения) было осмыслено морфологически как «центр + нечто», а к значению «центр» проще всего добавить значение «самый» (данный контекст не препятствует такой интерпретации).

Глава 3. Путь к языку: каждый раз заново.

Сочетания согласного с гласным в пределах одного слога подчиняются принципу инерции: если согласный зубной (как, например, d), то гласный обычно бывает передний (типа і или e), если согласный задненёбный (типа g), то гласный, скорее всего, окажется задним (и огубленным, как, например, u), и эти устойчивые связи не зависят от того, каким языком овладевает младенец. Если лепечущий малыш произносит два слога подряд, то обычно эти слоги одинаковы.

...некоторые люди даже во взрослом возрасте не чувствуют различий, например, между нормативным и картавым л — и, соответственно, не выговаривая л, уверены, что говорят чисто.

Месяцам к десяти утрачивается чувствительность к фонемным различиям, не свойственным этому языку. Например, японские младенцы 9 месяцев от роду разучиваются отличать r от l, поскольку в японском языке этого различия нет (а американские младенцы с возрастом начинают различать эти звуки всё лучше и лучше). Интересно, что чем надёжнее эта утрата, тем лучше ребёнок учится говорить. Начиная с 6—10 месяцев можно (с вероятностью выше случайной) по лепету различить, произносит ли эти звуки будущий носитель английского, французского или китайского языка.

По-видимому, этот механизм — связь эффективности запоминания слов с контекстом — работает и у взрослых: в одном из экспериментов дайверам предлагали запоминать списки слов, при этом часть слов они должны были запоминать на суше, а часть — под водой. Оказалось, что слова, которые были выучены под водой, лучше вспоминаются именно под водой, а слова, которые были выучены на суше, — на суше.

Один из важных механизмов, по-видимому сформировавшихся в ходе эволюции, состоит в следующем: у человека отчетливо выражено представление о том, что все предметы имеют названия, а также желание (которое проявляется начиная с очень раннего возраста, нередко до овладения речью) эти названия узнавать — чтобы впоследствии использовать вместо предметов при мышлении.

У обезьян — даже обученных языкам-посредникам — идеи, что каждый объект в мире должен иметь имя, нет.

Годовалым детям демонстрировали какой-то интересный предмет, на который они показывали взрослому. Судя по реакции детей, «правильным» ответом взрослого на такое действие было смотреть то на предмет, то на ребёнка и обсуждать его с ним («А кто это?» — «Это птичка!» — «Она машет крылышками!» и т. п.). Другие варианты реакции взрослого (посмотреть на ребёнка и поговорить о нём самом, игнорируя показанный предмет; посмотреть на предмет, но никак не показать, что заметил его именно благодаря ребёнку; просто посмотреть на собственные руки, проигнорировав и ребёнка, и показанный предмет) не удовлетворяли ребёнка, и он пытался исправить ситуацию.

Исследования психолингвистов свидетельствуют о том, что у детей значительную долю всех высказываний составляют комментарии: ребёнок «тратит много времени, называя объекты и описывая действия» ‹...› Комментарии ощущаются детьми как предназначенные не только самим себе, но в значительной степени и окружающим: по наблюдениям Л. С. Выготского, среди глухих или иностранцев дети играют почти молча.

В это же время дети перестают воспринимать фразы как единое целое и начинают членить их на отдельные элементы (впрочем, некоторые единства членятся на удивление поздно — ещё лет в пять некоторые зовут друзей на моё деньрождение). В этом, кстати, коренное различие между тем, как учат язык дети, и тем, как его учат обезьяны в языковых проектах: последние, наоборот, сначала выучивают отдельные слова и лишь потом овладевают умением соединять их между собой.

В 2 года дети могут составлять слова в некое подобие предложений, но ещё не умеют строить тексты и вести диалог. Вот, например, сказка, сочиненная девочкой Ирой в 2 года и 3 месяца: Жил-был Золотой Цветочек. А навстречу ему мужик. «О чём же ты плачешь?» — «А как же мне бедному не плакать». В рассказах маленьких детей тема нередко возникает как бы ниоткуда; персонаж, неизвестный собеседнику, может быть обозначен местоимением; события располагаются не в том порядке, в котором они происходили.

Надо сказать, что взрослые, общаясь с ребёнком, обычно не только не хвалят его за грамматически правильные предложения, но даже не всегда исправляют его ошибки. Нередко они обращают внимание не на грамотность, а на истинность сказанного. Приведём в качестве примера такие диалоги:

1. Ребёнок: Mamma isn’t boy, he a girl. («Мама не мальчик, он девочка»; в первой части пропущен артикль, во второй — глагол-связка.)
   Мама: That’s right. («Правильно».)
2. Ребёнок: And Walt Disney comes on Tuesday («А Уолта Диснея показывают по вторникам»; грамматических нарушений нет.)
   Мама: No, he does not. («Нет, не так».)

Особенно ярко человеческая способность достраивать грамматику по неполным данным проявляется при креолизации (нативизации) пиджина. Изначально в пиджине нет строгих грамматических правил, каждый говорит как умеет (и вариативность при этом достаточно сильна), длинные комбинации слов встречаются не слишком часто (см. гл. 1). Но, когда такой язык начинают учить дети, они привыкают к имеющимся в нём возможностям и начинают распространять их. Так, даже если дети слышали от взрослых лишь такие высказывания, где связи охватывали максимум по два соседствующих слова, этого уже может оказаться достаточно для достройки правил, определённых на более длинных отрезках ‹...› Взрослые носители пиджина бессильны помешать детям создавать грамматические структуры, поскольку каких-либо строгих правил в пиджине нет, и невозможно сказать, что дети говорят неправильно.

Например, невозможно поставить вместо прочерков окончания в предложении На одном из сво__ 21 круг__ автогонщик показал своё лучшее время. Причина здесь — в конфликте правил: числительное, заканчивающееся на единицу, требует единственного числа (двадцать одно очко, тридцать одна кошка, сто один далматинец), а конструкция «один из» — множественного. Если бы программа порождения предложений составлялась осознанно, в данном пункте следовало бы ввести какой-нибудь механизм для разрешения этого конфликта (например, объявить, что правила имеют разный ранг), но в реальных языках так бывает не всегда.

Например, едва ли не каждому лингвисту, ездившему в экспедиции, случалось сталкиваться с носителем языка, который утверждает, что на его языке нельзя сказать «тётка моего соседа старая» или «белый человек убил шесть медведей», потому что у его соседа нет тетки, а белый человек — плохой охотник и шесть медведей убить никак не мог.

Впрочем, выучивание отдельных слов или форм — без интеграции их в систему — возможно в любом возрасте. Например, как показывают мои наблюдения, человек может сменить ударение зво́нит на ударение звони́т, может заставить себя вызубрить, что слова тюль и шампунь мужского рода, но, встретив незнакомое слово свиристель, он автоматически отнесёт его к женскому роду. Человек же, который с самого начала освоения языка знал, что тюль и шампунь мужского рода, незнакомое слово бизань столь же автоматически относит к мужскому роду.

Существуют достаточно строгие требования к использованию языка: если человек не хочет, чтобы окружающие усомнились в его душевном здоровье и нравственных качествах, он должен общаться с другими, должен непременно сообщать своим друзьям и близким то, что, по его мнению, им было бы интересно и/или полезно узнать, должен адекватно реагировать на коммуникацию — стремиться понимать говорящего, разделять его чувства (или по крайней мере делать соответствующий вид), принимать предложенную информацию и т. п.

Странная фигня, конечно.

Продолжение следует.

Осенью я был на 404фесте и даже сделал там доклад про сочинение электронной музыки:

Со звуком (да) там какая-то беда, но в целом смотреть можно. Трек, о котором идёт речь в основной части — All-Encompassing.

Я не так давно играл на летней тусовке во дворике между барами. И потом написал, что сыграл «бережную редакцию» Шизгары. Расскажу, что имел в виду и как я её выбирал.

Сначала контекст. Была такая песня про Сюзанну в 1963 году:

Потом в 1969 году группа Шокинг-блу допилила её и сделала Шизгару:

Популярная песня, первое место в куче чартов, все знают. Из клипа я узнал, что песню поёт женщина! Никогда такое даже в голову не приходило. Поёт, кстати, офигенно.

В 1986-м группа Бананарама переделала её в более попсово-дискотечном стиле:

Тоже популярная песня, первое место в куче чартов, все знают. Несмотря на почти двадцать лет технического прогресса, звучит версия Бананарамы тусклее оригинала: голоса размазаны эхом, перкуссия смешана в невыразительную кучу.

Зато она — очень узнаваемый танцевальный хит, её хочется играть как раз на всяких весёлых вечеринках. Версия 86 года для этого уже не подходит: её звуковой провал слишком уж очевиден на фоне современных вещей, у людей будет ощущение, что им ваты в уши напихали. С другой стороны, конечно, такая популярная песня порождаёт кучу версий и ремиксов. Поэтому когда я готовился к вечеринке, я решил изучить, что вообще бывает.

Сначала мне попалось нечто из 2017-го:

Ну хрен знает, что с этим делать, странненькое. Оригинал задушен, но ради чего? Звук ужасный. И когда придумывали название, явно не могли остановиться.

Вот вариант из 2021-го:

Это получше. Сохранена общая лёгкость и диско-настроение оригинала (Бананарамы). Но структурно всё перепридумано и порвано на кусочки. Какие-то долгие мечтательные ямы, недостаточно танцевально.

Ещё из 2021-го:

Bananarama: Venus (South4 Flip)

Это клёвый ремикс, чистенький коммерческий звук, все дела. Но тут от оригинала вообще ничего не осталось кроме вокала. По-любому надо сохранить, но для моей дискотечной задачи не подойдёт.

Послушав это всё, понимаю, что мне нужно, чтобы звучало как будто это та самая Шизгара, которую все знают, но просто как если бы её сделали сегодня, а не сорок лет назад.

Нахожу на эту тему такую переработку 2019 года:

Это сделано плохо. Бочка-бас просто тупо добавлены, даже не особо подружены с оригиналом. При этом перкуссия как была тусклее, чем у Шокинг-блу, так и осталась. Послушайте, как в 1:29 перед припевом фоновое туц-тыц вообще не меняется, даже не пытается как-то встроиться в ход событий. Прям представляю, как лежит дорожка с оригиналом, и к ней пририсованы новые бочка и бас снизу. В оригинале (Бананарамы) всё-таки есть какое-то противопоставление куплета и припева, а тут всё одно. А с 2:52 вообще какая-то фигня: такая накачка, типа щас будет ну прям ваще, а в 3:05 просто тупо включается та же долбёжка, что была перед этим.

Ищу вариант получше. Попадается некая Альбина Манго, 2012-й год:

Очень хорошо, довольно честно по отношению к оригиналу. Все важные детали сохранены, всё в балансе. Можно брать. Но мне мешает, что сли-шком-дро-блё-но-всё-зву-чит, поэтому пробую поискать ещё.

Наконец, нахожу такого вот Буфи:

Даже многообещающе названо Edit, а не Remix. И звучит прямо так, как мне надо! Никто кроме тонких знатоков даже не узнает, что какой-то Буфи приложил к этому руку. Фаааак, а это что за фильтр на 2:03? Кто просил?.. И всё же останавливаюсь на Буфи.