В предыдущей части — про заслуженность награды и культ силы, свободный рынок против «справедливости», проблему вагонетки.
Продолжаю выписку с комментариями.
Глава 2. Утилитаризм. Принцип максимального счастья
Заботясь только о сумме удовольствий в обществе, утилитаризм может грубо обходиться с отдельными людьми.
В Древнем Риме христиан в Колизее на потеху толпе бросали на съедение львам [...] Если достаточное число римлян получает достаточное удовольствие от кровавого зрелища, то есть ли основания, по которым утилитарист может осуждать это зрелище?
Пытки:
Доводы в пользу применения пыток начинаются с утилитаристского расчёта [...] На утилитаристских основаниях можно утверждать, что причинение страданий одному морально оправданно, если пытки предотвратят гибель и страдания в огромных масштабах.
На том же принципе основана и демократия, кстати.
Утилитарист скажет, что в какой-то момент даже самому пылкому поборнику прав человека будет трудно настаивать на том, что морально предпочтительнее допустить гибель огромного числа неповинных людей, чем подвергнуть пыткам одного-единственного террориста, который, предположительно, может знать, где заложена бомба.
Моральная сила доводов в пользу применения к этому человеку пыток очень сильно зависит от предположения, что этот человек каким-то образом несет ответственность за создание угрозы, которую мы теперь хотим отвратить.
Предположим, единственный способ заставить подозреваемого в терроризме рассказать обо всем, что ему известно, — применение пыток к его дочери, которая ничего не знает о гнусных деяниях отца. Допустимо ли пытать её с моральной точки зрения?
С одной стороны кажется, что само стремление к «морали» имеет смысл, когда базовые потребности удовлетворены. Если у тебя в целом всё хорошо, тебе становится дополнительно важно быть хорошим. А вопрос «насколько морально спереть из супермаркета еду, если ты умираешь от голода» не имеет смысла. Кто-то, может, скажет, что всё-таки жизнь важнее дохода супермаркета. Но если тебе есть нечего, ты в принципе не задаёшься вопросами морали. То, что мы такими категориями мыслим — это форма роскоши и результат развития общества.
А с другой стороны, возможно, развитие общества в некоторых сферах невозможно без стремления к соблюдению некоторой морали.
«Все жители Омеласа знают об этом ребёнке... Все они знают, что ребёнок должен находиться там... Все понимают, что их счастье, красота их города, прочность их дружеских уз, здоровье их детей... даже изобилие их урожаев и хорошая погода, которую посылают им небеса, всецело зависят от страшной нужды того ребёнка... Если ребёнка вывести на свет божий из узилища, если вымыть, накормить и утешить его, это было бы действительно добрым делом; но если это будет сделано, в тот же день и час всё процветание, вся красота и все удовольствия Омеласа иссякнут, будут уничтожены. Таковы условия».
Обожаю (нет) моральные дилеммы, возникающие в бессмысленных, вымученных ситуациях.
Про цену жизни людей:
Утилитаризм предлагает науку морали, основанную на измерениях, обобщениях и расчёте счастья. Утилитаризм взвешивает предпочтения, не вынося им нравственной оценки [...] Но можно ли перевести все моральные блага в единую валюту, ничего не теряя при переводе?
Исследование показало, что государство на самом деле от курения выигрывает больше, чем теряет. Почему? Потому что, хотя курящие при жизни увеличивают государственные расходы на здравоохранение, они рано умирают, в результате чего экономят государству значительные расходы на то же здравоохранение, на пенсии и дома престарелых.
Некоторые скажут, что проведённое Philip Morris исследование курения иллюстрирует нравственную ущербность, заложенную в анализе затрат и выгод и в утилитаристский образ мышления, на котором основан этот анализ.
Какова в таком случае более точная оценка человеческой жизни в долларах?
[...] жизнь человека, спасенного благодаря более чистому воздуху, стоила 3,7 млн долл. — за исключением жизни людей, возраст которых превышает 70 лет. Жизнь одного пожилого человека оценили в 2,3 млн долл.
Но несколько лет спустя два экономиста провели расчеты. Они установили одну выгоду более быстрой езды — более быстрое передвижение людей до работы и обратно домой. Они подсчитали экономический эффект сэкономленного времени (рассчитав его на основе средней заработной платы, равной 20 долл. в час) и разделили полученную сумму на число дополнительных смертей на дорогах. И выяснили, что за удобство более быстрого движения по дорогам американцы фактически платят 1,54 млн долл. за человеческую жизнь.
Вот прямо сейчас весь мир вынужден делать примерно такие расчёты и сталкиваться с подобным выбором. Перезапуск экономики после того, как количество коронавирусных больных начало падать, вызовет больше смертей, чем если бы карантин продлился ещё месяц или два или дольше. Но с другой стороны, в какой-то момент правительства решают, что «экономика важнее» и некоторый уровень смертности общество сочтёт допустимым.
Язык добродетели не слишком хорошо переводится на язык пользы.
О выборе (для меня это синоним свободы):
«Тот, кто делает что-либо потому, что таков обычай, не совершает выбор. Такой человек не приобретает никаких навыков в проведении различий или в желании лучшего. Умственные и нравственные способности, как и физические, совершенствуются только в процессе их использования... Тот, кто позволяет миру или его части выбирать для него план жизни, не нуждается в каком-либо ином даровании, кроме присущей обезьянам способности к имитации.»
О высших и низших удовольствиях:
Снова вспомним древних римлян, бросавших христиан на съедение львам в Колизее. Одно из возражений против этого кровавого зрелища таково: оно нарушает права жертв. Но дальнейшее возражение сводится к тому, что такое развлечение служит извращенным, а не более возвышенным удовольствиям. Разве изменить предпочтения римлян не лучше, чем удовлетворять их?
Говорят, что пуритане запретили медвежью травлю не потому, что в ходе этой забавы медведям причиняли боль, а потому, что от этого получали удовольствие зрители. Теперь медвежья травля уже не популярное развлечение, но собачьи и петушиные бои сохраняют привлекательность, и в некоторых юрисдикциях такие состязания запрещены. Одно из оправданий этого запрета — предотвращение жестокости по отношению к животным. Но законы, запрещающие собачьи и петушиные бои, отражают, возможно, нравственное суждение о том, что получение удовольствия от собачьих боев отвратительно, что это то, чему в цивилизованном обществе следует препятствовать.
Хотя Милль настаивает, что удовольствие и страдание — это всё, что имеет значение, он признаёт: некоторые «виды удовольствий более желательны и более ценны, чем другие». Как узнать, какие удовольствия более возвышены в качественном отношении? Милль предлагает простой тест: «Из двух удовольствий более желательным является то, которому люди, испытавшие оба удовольствия, решительно отдают предпочтение».
«Симпсоны» неизменно получают большинство голосов как самое приятное развлечение. За «Симпсонами» идёт Шекспир. (Очень немногие отважные студенты признаются, что предпочитают бои Всемирной федерации рестлинга.) Но на вопрос, какое из развлечений они считают более высоким в качественном отношении, студенты в подавляющем большинстве отдают предпочтение Шекспиру.
Удовольствия высшего порядка более возвышенны не потому, что мы отдаем им предпочтение; мы отдаем им предпочтение потому, что признаём их более возвышенными. Мы считаем «Гамлета» великим произведением искусства не потому, что оно нравится нам больше, чем менее благородные развлечения, а потому, что оно заставляет нас использовать наши высшие способности и делает нас более человечными.
Деление на удовольствия низшие и высшие может быть любопытным мысленным экспериментом, пока речь идёт о сравнении Шекспира и «Симпсонов». Проблемы начинаются тогда, когда одни люди начинают решать за других, какие им удовольствия можно получать, а какие нельзя. И очень часто удачным инструментом манипуляции обществом является записывание в «низшие» удовольствия, у которых нет совершенно никаких жертв.
Продолжение следует.
